Лиза Хохлакова

Лиза Хохлакова — персонаж романа «Братья Карамазовы» русского писателя XIX века Фёдора Михайловича Достоевского, больная четырнадцатилетняя девочка «с прелестным личиком, худенькая, но веселая». Впервые появляется в романе в главе «Маловерная дама», где она с матерью в монастыре посещает старца Зосиму. С раннего детства знакома с Алёшей Карамазовым и считается его невестой, но по мере развития действия влюбляется в Ивана Карамазова.

Лиза Хохлакова
Портрет Лизы Хохлаковой, созданный Ильёй Глазуновым
Портрет Лизы Хохлаковой, созданный Ильёй Глазуновым
Создатель Фёдор Михайлович Достоевский
Произведения Братья Карамазовы
Пол женский
Семья мать Екатерина Хохлакова
Прототип Валентина Хохрякова

Критики отметили, что в романе персонаж появляется только в эпизодах, связанных с Алёшей Карамазовым, с целью сделать яснее его образ. В её образе проявляется «очаровательная детскость, соединение в смехе простодушного и злобного, обнажение до предела своих чувств и сильная воля». Достоевский задумывал изобразить Лизу на грани между дружбой и любовью по отношению к Алёше, при этом намечая со стороны Лизы только «дружескую перспективу». Одновременно её привлекают сложность, загадочность и внутренние противоречия, характерные для Ивана. Беседа Алёши и Лизы в главе «Бесёнок» называлась «самым главным» фрагментом в формировании «внутреннего портрета» Алёши. Преображается и Лиза, пришедшая к некоторой «ясности своего бытия» и внутренней определённости радикальной моральной антиномии.

Прототипом Лизы Хохлаковой послужила Валентина, дочка Людмилы Хохряковой, в
свою очередь послужившей прототипом для помещицы Хохлаковой.

Содержание

Первое появление в романе

Лиза Хохлакова в романе впервые появляется в главе «Маловерная дама», где она с матерью в монастыре старца Зосимы ведёт разговор с ним и Алёшей Карамазовым. При этом сразу же намечается сложность её отношений с Алёшей[1], который с самого начала романа владеет её помыслами[2]. Филолог Валентина Ветловская замечает, что привязанность Алёши к Лизе противостоит его высоким целям[1]. Кроме того, Достоевский не раз напоминает, что Лиза подвержена «истерике», из-за чего, полагает Уильямс, у читателя возникают сомнения в том, что Зосима действительно исцелил девочку[2].

Лиза с раннего детства знакома с Алёшей. На момент появления в романе она — больная четырнадцатилетняя девочка «с прелестным личиком, худенькая, но веселая». «Что-то шаловливое светилось в её темных больших глазах, с длинными ресницами» — пишет Достоевский. У Зосимы они с Алёшей встречаются после некоторого перерыва, при этом Карамазов «краснеет, не выдерживает её упорного и задорного взгляда»[3]. Лиза даже в монастыре откровенно смеётся над монашеским одеянием Алёши[4]. Зосима обращает внимание на её поведение относительно Алёши, спрашивая Лизу: «Вы зачем его, шалунья, так стыдите?». В ответ «Lise вдруг, совсем неожиданно, покраснела, сверкнула глазками, лицо её стало ужасно серьезным, и она с горячею, негодующею жалобой вдруг заговорила скоро, нервно: „А он зачем всё забыл? <…> Нет-с, он теперь спасается! Вы что на него эту долгополую-то ряску надели… Побежит, упадет…“ И она вдруг, не выдержав, закрыла лицо рукой и рассмеялась ужасно, неудержимо <…> Старец выслушал её улыбаясь и с нежностью благословил <…>. „Непременно пришлю его“, — решил старец»[5].

Происхождение имени

  Алексий, человек Божий. Икона

Филолог Валентина Ветловская обратила внимание на неслучайность выбора Достоевским имени для героини[6]. Как отмечал Альтман, фамилия Хохлакова является изменённой версией фамилии прототипа — Валентины Хохряковой[7]. На выбор имени, по мнению Ветловской, повлияло представление героини в романе, как будущей невесты Алёши Карамазова. Несмотря на то, что имя невесты святого Алексия, человека Божьего, в его житии не называется, существуют отдельные упоминания, что её могли звать Катерина или Лизавета[6]. Имя Лизавета впервые в романе произносится в главе «Верующие бабы», где старец Зосима обращается к одной из баб: «Девочка на руках-то?», и получает ответ: «Девочка, свет, Лизавета». Там же впервые упоминается и Алексий, человек Божий[8].

В главе «Маловерная дама» происходит разговор между Лизой с матерью, помещицей Хохлаковой, и Алёшей Карамазовым с его духовным отцом старцем Зосимой. Ветловская отмечает, что в этом эпизоде «связь Алеши с Алексеем человеком Божиим и Лизы с Лизаветой, невестой и супругой святого из русского духовного стиха, предполагается сама собой», а обещание старца прислать Алёшу выглядит предварительным сговором родителей. Сам Алёша также, обращаясь к Лизе, подтверждает это предположение: «Я на днях выйду из монастыря совсем. Выйдя в свет, надо жениться, это-то я знаю. Так и он мне велел. Кого ж я лучше вас возьму… и кто меня, кроме вас, возьмет? Я уж это обдумывал»[8].

Образ

Исследователи обратили внимание на то, что Лиза является очень странным персонажем. В романе она появляется только в эпизодах, связанных с Алёшей Карамазовым, с целью сделать яснее его образ[9]. В одной из сцен Алёша говорит ей: «Знаете, Lise, мой старец сказал один раз: за людьми сплошь надо как за детьми ходить, а за иными как за больными в больницах…» Несмотря на то, что эта реплика относилась к Снегирёву, Ричард Пис полагает, что в большей степени она относится к самой Лизе, которая становится символической целью «деятельной любви» младшего Карамазова. Соединяя в себе ребёнка и больного, Лиза представляет собой одного из наиболее трудных персонажей в окружении Алёши. Тем не менее, несмотря на все сложности, любовь Алёши к ней неизменна[10]. Гаричева отмечает, что в образе Лизы проявляется «очаровательная детскость, соединение в смехе простодушного и злобного, обнажение до предела своих чувств и сильная воля»[11]. Разрушение личности персонажа заметно в голосе: «взвизгнула в восторге», «проскрежетала». Для Лизы характерно презрение к окружающим и одновременно зависимость от них[12].

Филолог Елеазар Мелетинский подчеркнул, что в душе Лизы, как и в душах прочих персонажей романа, происходит борьба добра и зла. Лиза «злое принимает за доброе»; мечтает помогать несчастным и заявляет, что хочет, чтобы её «кто-нибудь истерзал»; полагает, что будет наслаждаться ананасным компотом рядом с мальчиком с отрезанными пальчиками[13]. Во многом, психологические метания Лизы Хохлаковой происходят в силу её юного возраста[14], а любовная истерическая диалектика является параллелью к метаниям Катерины Ивановны[15]. Так, Мелетинский приводит в пример сцену «У Хохлаковых», в которой Лиза капризничает и требует у Алёши обратно своё любовное письмо. В это же время Катерина Ивановна не может определиться между любовью к Ивану Карама
зову и привязанностью из гордости к Дмитрию Карамазову, возмущаясь разоблачением со стороны Алёши[16].

Несмотря на письменное признание в любви Алёше, Лиза испытывает сложные эмоциональные чувства и к Ивану Карамазову[2]. Лиза побуждает обоих братьев подтвердить, что она не видит разницы между добром и злом, и что ею уже овладели бесы. Уильямс полагает, что реакция Ивана иронична и ведёт к презиранию Лизы. Алёша же считает её вывод грешным, но не идёт у неё на поводу и отказывается презирать её за «преступную извращённость»[17].

Отношения с Алёшей

Лиза с раннего детства знакома с Алёшей. По мнению литературного критика Акима Волынского, Достоевский задумывал изобразить Лизу на грани между дружбой и любовью по отношению к Алёше, при этом намечая со стороны Лизы только «дружескую перспективу». Алёша в монастыре видится ей комичным в рясе и одновременно возвышенным, что мешает любви[18]. При этом в общении с Алёшей у ней впервые раскрывается духовная сторона. «Милый Алеша,— пишет она ему,— я вас люблю, люблю ещё с детства, с Москвы, когда вы были совсем не такой, как теперь, и люблю на всю жизнь. Я вас избрала сердцем моим, чтобы с вами соединиться, а в старости вместе кончить нашу жизнь» — пишет Лиза в письме к Алёше при первой встрече[19]. Тем не менее в настоящем она не стремится к нему, и хотя Алёше кажется, что его ждёт счастье, его ждёт скорее разочарование. В последующей беседе окончательно намечается дружеский тип их отношений[19].

Лиза, в отличие от Алёши, не может представить его в роли мужа. «Ну, не маленький ли, не маленький ли он сам мальчик!»,— восклицает Лиза ещё раз,— «и можно ли ему, мама, после этого жениться, потому что он, вообразите себе, он хочет жениться, мама. Представьте себе, что он женат. Ну, не смех ли, не ужасно ли это?» — передаёт она помещице Хохлаковой своё отношение к такому браку. Лиза с каждым разом всё больше уважает Алёшу за его серьёзность, что тоже мешает любви[20]. При этом она поддерживает его разговоры про возможную совместную жизнь и даже обещает разделять его убеждения и «держать себя относительно него с полным благородством»[21]. В последнее свидание она уже прямо говорит Алёше: «Вы в мужья не годитесь,— говорит она, — я за вас выйду, и вдруг дам записку, чтобы снести тому, которого полюблю после вас. Вы возьмете и непременно отнесете, да ещё ответ принесете. И сорок лет вам придет, и вы все так же будете мои такие записки носить»[22][23][2]. В этой сцене проявляется нравственный «беспорядок» героини, так как она одновременно преследует практическую цель передать письмо Ивану Карамазову[11].

В отношениях с Алёшей проявляется любовь Лизы мучить окружающих. Её мучительные отношения со всеми, проявляющиеся даже в таких моментах, как избиение служанки, в отношении Алёши проявляются особенно ярко, как в её «отвратительных саморазоблачениях», так и в намёках на отношения с Иваном. При этом её внутренний садизм после ухода Алёши обращается на саму Лизу, в результате чего она прищемляет себе палец[10]. Уильямс полагает, что таким образом Достоевский хотел подчеркнуть, что теперь Лиза находится в «абсолютном плену у нечистой силы», как человек, вынесший себе приговор без права помилования. «Потому что я не люблю никого. Слышите, ни-ко-го!» — говорит Лиза. По Зосиме, такие, не способные любить, люди обречены на адские муки[17].

Отношения с Иваном

  Литературный критик Аким Волынский

Любовь к Алёше «принимает какой-то неземной характер» в глазах Лизы, а следовательно невозможна, так как он «прекрасен, к
ак мечта». Однако рядом с ним есть другой Карамазов — его старший брат Иван. Его сложность, загадочность и внутренние противоречия привлекают Лизу[21]. «Я вашего брата, Ивана Федоровича, не люблю»,— говорит она Алёше. Только Алёша в этом признании уже начинает улавливать его власть над Лизой[24].

Иван приходит к Лизе по её приглашению, в результате чего она начинает говорить «почти его словами, переработав его идеи своим болезненным воображением»[25]. Раздражённость и самомучительство Лизы, по мнению филолога Лии Розенблюм, частично вызваны стыдом героини за её письмо к Ивану, которое тот встретил весьма холодно[26]. В сцене последнего свидания Алёши с Лизой, младший Карамазов отмечает последствия влияния идей Ивана на Лизу. Она «страшно изменилась <…> похудела, во всем её существе, рядом с прежним простодушием, чувствуется озлобление». Эта Лиза уже не хочет быть счастливой, в мыслях её тянет к преступлениям[24]. Алёша понимает, что Иван повлиял на её душу, открыв в ней то, что ещё «не успело открыться собственными силами»[25]. Осознавая внутренний разлад и стремясь заглушить его Лиза дочерна ущемляет свой пальчик[27].

В той же сцене Лиза «исступленно, вся сотрясаясь», просит Алёшу передать Ивану «маленькое письмецо, твёрдо сложенное и запечатанное», просмотрев которое при Алёше Иван равнодушно отметил, что Лиза уже «предлагается»[28]. Однако, в главе «Это он говорил» Иван просит прощения у Алёши за оскорбление Лизы: «Мне нравится Лиза. Я сказал тебе про неё что-то скверное. Я солгал, мне она нравится»[26].

Мелетинский также обратил внимание на то, что бунт Лизы, во время которого она «истерически отворачивается от Божьей гармонии»[29], является своеобразной параллелью к бунту Ивана Карамазова, в силу чего тот «как бы одобрил» её историю про «ананасный компот». Алёша при этом добавляет про Ивана: «он сам, может, верит ананасному компоту»[30]. Бунт Лизы дополняет бунт Ивана, уступая ему по масштабу в силу молодости героини. Несмотря на это, филолог подчёркивает, что подобные параллели «составляют важнейший художественный прием Достоевского»[31]. В то же время, сам образ Лизы в романе, отмечает Ричард Пис, своими саморазоблачениями и «предложениями» стремится разрушить идею Ивана о невинности детей, так как преступления детей против детей не менее ужасны, чем преступления взрослых против детей[10].

Бесёнок

Доктор философских наук Игорь Евлампиев назвал беседу Алёши и Лизы в главе «Бесёнок» «самым главным» фрагментом в формировании «внутреннего портрета» Алёши, в котором можно узнать диалектическую модель человеческой души. До этой беседы Лиза в романе представлена ребёнком с больной ногой, вынужденным находиться в инвалидном кресле, что подчёркивает несамостоятельность и отсутствие характера в персонаже. Однако в последней сцене она уже выздоровела и встала с кресла. Евлампиев заключает, что таким образом Достоевский хотел подчеркнуть перемены в персонаже, пришедшем к некоторой «ясности своего бытия» и внутренней определенности. При этом, по мнению философа, определённость эта является определённостью радикальной моральной антиномии[9].

По Достоевскому, нельзя однозначно и безапелляционно осуждать человека, ставшего жертвой своих тёмных, агрессивных начал. Такие личности, наоборот, заслуживают более внимательного подхода[32]. Характер Лизы представляет собой «странное и страшное» сочетание «простодушия и злобности, стыдливости и бесстыдства, доброты и садизма», отмечает доктор социологических наук Владислав Бачинин. Всё вокруг периодически вызывает у неё отвращение. Ей хочется быть обманутой и истерзанной. «Я хочу себя разрушать», — заявляет героиня[32]. По мнению Бачинина, признание Лизы стало самой впечатляющей «исповедью ночной души человека» в творчестве Достоевского после Подпольного господина из повести «Записки из подполья». Несмотря на то что это всего лишь «мыслепреступление», обнажённость желаний и притязаний героини достигает предела, оставляя сильное впечатление[33].

В персонаже Лизы Хохлаковой во время последней встречи с Алёшей проявляется желание быть в центре внимания, свойственное для истерического характера[34]. Его видно в заявлении, что она теперь любит преступления и желает творить зло, при этом рассчитывая после совершения «самого большого на земле греха», что все «узнают, обступят её и будут показывать на неё пальцами»[32][35]. Лиза заворожена гибелью и хочет рассмеяться в ответ тем, кто её осудит, настаивая, что все вокруг тоже тайно влюблены во зло, например в отцеубийство[35]. Она говорит Алёше: «Послушайте, теперь вашего брата судят за то, что он отца убил и все любят, что он отца убил. <…> Любят, все любят! Все говорят, что это ужасно, но про себя ужасно любят. Я первая люблю»[36]. На замечание Алёши, что это характерно для детей, Лиза поясняет, что у неё нет детской наивности и непонимания последствий, её привлекает именно осознание адекватного выражения заложенного в ней самой зла. «Чтобы нигде ничего не осталось» — поясняет Лиза причину желания творить зло. В этом, по мнению Евлампиева, проявляется идея Достоевского, что «негативное начало человеческой души в своей сущности есть начало ничто» и путь к уничтожению всего[37]. Алёша чувствует в ней внутренний беспорядок: «Вы злое принимаете за доброе: это минутный кризис, в этом ваша прежняя болезнь, может быть, виновата»[23]. По мнению исследователей, однако, «безнравственные поступки, совершенные ею в воображении <..> нужны ей, чтобы научиться бороться со злом по пути к добру, выработать в изоляции болезни „противоядие к плохому“»[34].

Филолог Елена Гаричева обращает внимание на то, что болезненное желание «зажечь дом» и жажда «беспорядка» Лизы ярче всего раскрываются во сне. Девочка то находится на стороне бога, то забавляется игрой с бесами. Французский философ Мишель Фуко назвал подобное состояние человека — «ничто неразумия». Гаричева заключает, что такая душевная пустота и отсутствие «духовного стержня личности» могут привести к саморазрушению[11]. И предчувствуя возможное саморазрушение, Лиза обращается за помощью к Алёше Карамазову, выявляет своё нездоровье путём исповеди[11]. Лиза рассказывает Алёше свой сон: «…мне иногда во сне снятся черти, будто ночь, я в моей комнате со свечкой, и вдруг везде черти, во всех углах, и под столом, и двери отворяют, а их там за дверями толпа, и им хочется войти и меня схватить. И уж подходят, уж хватают. А я вдруг перекрещусь, и они все назад, боятся, только не уходят совсем, а у дверей стоят и по углам, ждут. И вдруг мне ужасно захочется вслух начать Бога бранить, вот и начну бранить, а они-то вдруг опять толпой ко мне, так и обрадуются, вот уж и хватают меня опять, а я вдруг опять перекрещусь — а они все назад. Ужасно весело, дух замирает». На это Карамазов отвечает, что такой же сон был и у него самого[38]. Таким образом, своей исповедью Лиза одновременно оказывает деструктивное воздействие[12]. Совпадение снов, по мнению критика, не может быть случайным; оно указывает на совпадение глубинной сущности собеседников. Исповедь Лизы, в итоге, раскрывает антиномичность Алёши — борьбу в нём полярных начал бытия, олицетворяемых образами Бога и дьявола. Оказывается, что он такой же человек, как и окружающие, несущий в душе «своего Бога и своего дьявола, и нескончаемая борьба этих сил ещё только началась в нём, её итог совершенно не предрешен»[38].

В конце беседы Лиза выдаёт «самое страшное» признание: «Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то суд, и что жид четырёхлетнему мальчику сначала все пальчики обрезал на обеих ручках, а потом распял на стене, прибил гвоздями и распял, а потом на суде сказал, что мальчик умер скоро, чрез четыре часа. Эка скоро! Говорит: стонал, всё стонал, а тот стоял и на него любовался. Это хор
ошо! <…> Я иногда думаю, что это я сама распяла. Он висит и стонет, а я сяду против него и буду ананасный компот есть. Я очень люблю ананасный компот»[39][40]. Приходивший по её просьбе Иван, которому она рассказала эту же историю, одобрил болезненное ощущение наслаждения Лизы «созерцанием распятого мальчика»[12][40]. По мнению Евлампиева, для столь серьезных и ответственных вопросов Достоевский уже не мог обойтись изображением только одного полюса моральной антиномии, поэтому после этого признания она добавляет: «Знаете, я про жида этого как прочла, то всю ночь так и тряслась в слезах. Воображаю, как ребёночек кричит и стонет (ведь четырёхлетние мальчики понимают), а у меня всё эта мысль про компот не отстает». Здесь в одном чувстве героини оказываются сразу три разных слагаемых: «хорошо!», как полюс зла; «тряслась в слезах», как полюс добра; и «ананасный компот», как символ отстранения и замыкания в себе[39]. При этом Гаричева предполагает, что компот в данном случае выполняет роль некоторой защитной реакции на сильный стресс[12]. В связи с последним «чудовищным» признанием Лизы, доктор философских наук Владимир Кантор вспомнил частые негативные упоминания евреев в творчестве Достоевского. Происхождение этой истории Лизы, по мнению критика, вызвано «кровавыми наветами», в которые сам писатель до конца не верит, так как выразитель его мысли, Алёша Карамазов, произносит: «Не знаю». Самым страшным же в этой исповеди философ считает факт влияния этих «наветов» на девочку, создание некоей ложной памяти, в результате чего она готова стать детоубийцей[41].

104-й архиепископ Кентерберийский Роуэн Уильямс приходит к выводу, что «демоническое предстает как комплексный феномен, включающий взгляд на мир как морально индифферентное целое, допускающее наряду с другими способами жить садистскую жестокость». В эти взгляды укладывается отношение к себе, как к существу обреченному на боль и отверженность, и чувство отвращения «при виде поработившей человеческое „я“ жажды боли и уничтожения» в мире, где нет бога. «Всё позволено», но хуже этого тот факт, полагает Уильямс, что от нечистой силы некуда бежать. Невозможно скрыться от собственного «я», «запертого в клетке унижения и ненависти к себе». Эпизод предстаёт важным звеном в процессе прояснения природы демонического и способствует более глубокому прочтению истории Великого Инквизитора и кошмаров Ивана Карамазова. Лиза Хохлакова претерпевает демоническое самопознание, заключённое в «познании собственных деструктивных или перверсивных фантазий и ощущении их неизбывности, в сознании того, что ты принадлежишь миру, не подлежащему искуплению». При этом осознанная правдивость Лизы и неспособность любить себя и окружающих, «являет собой наиболее явный пример могущества нечистой силы»[42].

В художественных средствах романа

Филолог Татьяна Волкова обратила внимание на то, что «вставные тексты», представляющие собой дневники, письма, записки и прочие включённые в состав произведения тексты, в «Братьях Карамазовых» необходимы для формирования «событий рассказывания»[43]. Вставные тексты романа стянуты к Алёше Карамазову, однако, «хронологически и тематически дистанцированы от „обрамляющих“ их „изображённых событий“»[44]. В своём письме к Алёше Карама
зову Лиза Хохлакова объясняется в любви и просит зайти к ней: «Алёша, только Вы непременно, непременно, непременно придите!». Хронологическая дистанция выражается тремя упоминаниями данного письма, разделёнными не связанными с ними событиями. Сначала Достоевский описывает вручение письма Алёше. После этого идут сцены встречи с Дмитрием, с отцом Паисием и молитвы, отделившие вручение письма от его прочтения. От обсуждения письма с Лизой сцена прочтения оказывается отделена поучениями Зосимы, посещением отца и школьниками. Тематическая дистанция возникает благодаря несоответствию сцены молитвы рядом с умирающим старцем и последующей сцены чтения любовного письма, а также подчёркнутой случайности появления и чтения письма: «вдруг его догнала служанка» с письмом, после чего Алёша «сунул его, почти не сознавая, в карман» и «вдруг случайно нащупал в кармане» во время молитвы[45]. Таким образом, по мнению Волковой, письмо Лизы выполняет «ретардирующую функцию, останавливая продвижение событий или меняя их вектор»[46].

Литературовед Дмитрий Чижевский заметил частое использование Достоевским в «Братьях Карамазовых» художественного приёма «подхватывания» мысли одного персонажа другим, чтобы подчеркнуть её важность для автора. Так, Лиза Хохлакова используется писателем в романе, в частности, для того, чтобы поддерживать важные мысли матери. После сцены «надрыва в гостиной» Екатерина Хохлакова «быстро и восторженно зашептала» Алёше Карамазову: «Вы действовали прелестно, как анrел»; «Вы поступили как анrел, как анrел, я это тысячи тысяч раз повторить готова». Для усиления этой мысли, и чтобы не дать исчезнуть «этому восторженному высказыванию» Достоевский вводит два уточняющих вопроса Лизы, акцентирующих внимание на ангельской сущности Карамазова: «Мама, почему он поступил как ангел?» и к Алеше: «За что вы в ангелы попали?»[47].

Галина Сырица, классифицировав языковой материал, выявляет ряд доминант, которые вбирают в себя смыслы, заданные мифологической символикой. Так, устойчивой деталью портретных описаний у Достоевского являются чёрные глаза, синонимом которых иногда выступают тёмные глаза. В описании портрета Лизы Хохлаковой эта деталь нашла своё отражение: «в её темных больших глазах с длинными ресницами»[48]. Слово «искажённый» семантически связано с доминантой «безобразие», означающей у Достоевского утрату образа и духовную смерть. Доминанта появляется в описании эмоций Лизы: «бледно-желтое лицо её вдруг исказилось, глаза загорелись»[49]. Наречия меры и степени «страшно» и «ужасно» выступают в качестве интенсификаторов семантики: «краснея ужасно и смеясь маленьким, счастливым смешком»[50]. В целой группе портретных описаний Достоевского встречается доминанта «огонь», представленная широким кругом лексики. При описании Лизы писатель также этим пользуется: «со сверкнувшими каким-то огоньком глазами»[51]. Доминанта «бесёнок» входит в важное семантическое поле «чёрт». Ею пользуется Иван при получении письма от Лизы: «А, это от того бесенка». Слово «бесёнок» появляется и в характеристике Алёши Иваном: «Так вот какой у тебя бесёнок в сердечке сидит»[52]. С «бесами» связано и употребление писателем слова «беспорядок», используемого Лизой в разговоре с Алёшей: «Полюбили беспорядок? — Ах, я хочу беспорядка»[53]. Также Сырица отметила важную роль молитв в художественном мире романов Достоевского. В «Братьях Карамазовых» Лиза пишет в письме Алёше: «я помолилась на образ богородицы, да и теперь молюсь и чуть не плачу»[54].

Философ Яков Голосовкер обратил внимание на «непрерывно дразнящее
читателя» слово «секрет», в котором скрыто что-то негативное, предостерегающее и интригующее. Достоевский многократно использует его в «Братьях Карамазовых», чтобы привлечь внимание. Так, Лиза Хохлакова пишет любовное письмо Алёше «от всех секретно», хотя сама знает насколько это нехорошо. Тем самым её «секрет» оказывается в руках у Алёши[55].

Прототип

Филолог Моисей Альтман полагает, что прототипом Лизы Хохлаковой послужила Валентина, дочка Людмилы Христофоровны Хохряковой, урождённой Рабиндер, в свою очередь послужившей прототипом для помещицы Хохлаковой[7]. Возраст Лизы совпадает с возрастом Валентины на момент написания произведения. Обе девочки живут с матерью, оставшейся без мужа[56].

По мнению Владислава Бачинина, одним из прообразов исповеди Лизы могли послужить признания Клервиль, героини романа «Жюльетта» Маркиза де Сада: «Как я хочу, — говорит она, — найти такое преступление, воздействие которого не прекратилось бы и тогда, когда сама я действовать уже не смогу, так чтобы в моей жизни не было ни мгновения, даже во сне, когда бы я не была причиной какой-нибудь порчи, и чтобы эта порча ширилась-ширилась, ведя к всеобщему разврату, к смятению такому страшному, чтоб его следствия длились и за пределами моей жизни»[57].

Примечания

  1. 1 2 Ветловская, 2007, с. 205.
  2. 1 2 3 4 Уильямс, 2013, с. 99.
  3. Волынский, 2011, с. 351-353.
  4. Чирков, 1967, с. 293.
  5. Ветловская, 2007, с. 205-206.
  6. 1 2 Ветловская, 2007, с. 206.
  7. 1 2 Альтман, 1975, с. 129.
  8. 1 2 Ветловская, 2007, с. 206-207.
  9. 1 2 Евлампиев, 2012, с. 502.
  10. 1 2 3 Пис, 2007, с. 34.
  11. 1 2 3 4 Гаричева, 2007, с. 366.
  12. 1 2 3 4 Гаричева, 2007, с. 367.
  13. Мелетинский, 2001, с. 12.
  14. Мелетинский, 2001, с. 170.
  15. Мелетинский, 2001, с. 178.
  16. Мелетинский, 2001, с. 179.
  17. 1 2 Уильямс, 2013, с. 101.
  18. Волынский, 2011, с. 352.
  19. 1 2 Волынский, 2011, с. 353.
  20. Волынский, 2011, с. 354.
  21. 1 2 Волынский, 2011, с. 355.
  22. Волынский, 2011, с. 358.
  23. 1 2 Гаричева, 2007, с. 372.
  24. 1 2 Волынский, 2011, с. 356.
  25. 1 2 Волынский, 2011, с. 357.
  26. 1 2 Розенблюм, 1981, с. 341.
  27. Волынский, 2011, с. 359.
  28. Волынский, 2011, с. 358-359.
  29. Мелетинский, 2001, с. 155.
  30. Мелетинский, 2001, с. 171.
  31. Мелетинский, 2001, с. 184-185.
  32. 1 2 3 Бачинин, 2001, с. 318.
  33. Бачинин, 2001, с. 318-319.
  34. 1 2 Гаричева, 2007, с. 365.
  35. 1 2 Уильямс, 2013, с. 100.
  36. Чирков, 1967, с. 260.
  37. Евлампиев, 2012, с. 503.
  38. 1 2 Евлампиев, 2012, с. 505.
  39. 1 2 Евлампиев, 2012, с. 504.
  40. 1 2 Розенблюм, 1981, с. 340.
  41. Кантор, 2010, с. 380-382.
  42. Уильямс, 2013, с. 101-102.
  43. Волкова, 2010, с. 33.
  44. Волкова, 2010, с. 35.
  45. Волкова, 2010, с. 35-36.
  46. Волкова, 2010, с. 37.
  47. Чижевский, 1975, с. 27-28.
  48. Сырица, 2007, с. 134.
  49. Сырица, 2007, с. 174.
  50. Сырица, 2007, с. 368-369.
  51. Сырица, 2007, с. 300-301.
  52. Сырица, 2007, с. 244-245.
  53. Сырица, 2007, с. 247.
  54. Сырица, 2007, с. 29.
  55. Голосовкер, 1963, с. 24-26.
  56. Альтман, 1975, с. 129-130.
  57. Бачинин, 2001, с. 319.

Литература

  • Альтман, М. С. Достоевский. По вехам имен. — Саратов: Издательство Саратовского университета, 1975. — 280 с.
  • Бачинин, В. А. Достоевский: метафизика преступления (Художественная феноменология русского протомодерна). — Санкт-Петербург: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2001. — 412 с. — ISBN 5-288-02838-9.
  • Ветловская, В. Е. Роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы». — Санкт-Петербург: Пушкинский Дом, 2007. — 640 с. — ISBN 978-5-91476-001-1.
  • Волкова, Т. Н. Вставной текст: композиционные и сюжетные функции («Братья Карамазовы» Ф. М. Достоевского и «Воскресение» Л. Н. Толстого) // Новый филологический вестник : журнал. — Москва: Издательство Ипполитова, 2010. — № 1. — С. 33-42.
  • Волынский, А. Л. Достоевский: философско-религиозные очерки. — Санкт-Петербург: Издательский дом «Леонардо», 2011. — 672 с. — ISBN 978-5-91962-011-2.
  • Гаричева, Е. А. Тема безумия в творчестве Достоевского и Полонского // Достоевский. Материалы и исследования / Н. Ф. Буданова, И. Д. Якубович. — Санкт-Петербург: Наука, 2007. — Т. 18. — С. 144-167. — 480 с. — 800 экз.
  • Голосовкер, Я. Э. Достоевский и Кант. — Москва: Издательство академии наук СССР, 1963. — 103 с.
  • Евлампиев, И. И. Философия человека в творчестве Ф. Достоевского (от ранних произведений к «Братьям Карамазовым»). — Санкт-Петербург: Издательство Русской христианской гуманитарной академии, 2012. — 585 с. — ISBN 978-5-88812-548-9.
  • Кантор, В. К. «Судить Божью тварь». Пророческий пафос Достоевского: Очерки. — Москва: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. — 422 с. — ISBN 978-5-8243-1345-1.
  • Мелетинский, Е. М. Заметки о творчестве Достоевского. — Москва: Российский государственный гуманитарный университет, 2001. — 190 с. — ISBN 978-5-7281-0339-1.
  • Пис, Р. Правосудие и наказание: «Братья Карамазовы» // Роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы»: современное состояние изучения / под ред. Т. А. Касаткиной. — Москва: Наука, 2007. — С. 10-39. — 835 с.
  • Розенблюм, Л. М. Творческие дневники Достоевского. — Москва: Наука, 1981. — 368 с.
  • Сырица, Г. С. Поэтика портрета в романах Ф. М. Достоевского: Монография. — Москва: Гнозис, 2007. — 407 с. — ISBN 978-5-94244-011-4.
  • Уильямс, Р. Достоевский: язык, вера, повествование. — Москва: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2013. — 295 с. — ISBN 978-5-8243-1556-1.
  • Чижевский, Д. И. Шиллер и «Братья Карамазовы» // Достоевский. Материалы и исследования / Н. Ф. Буданова. — Санкт-Петербург: Наука, 2010. — Т. 19. — С. 144-167. — 488 с. — 500 экз.
  • Чирков, Н. М. О стиле Достоевского. Проблематика, идеи, образы. — Москва: Наука, 1967. — 305 с.

Ссылки

  • Хохлакова Елизавета (Лиза, Lise) (неопр.). Сетевое издание «Федор Михайлович Достоевский. Антология жизни и творчества». Дата обращения: 12 августа 2016.